– Хочешь знать, что я тут делаю? Иди сюда. – Я чуть посторонилась, открывая вид на свою шокирующую находку.

С тропинки ее все равно было не разглядеть, но Машенька уже полезла в лопухи. Надо же, не побоялась зазеленить свои белые тапочки!

Я ощутила нечто вроде уважения к девице, которая идет на принцип, не щадя дорогой обуви… Хотя Машенька все же старалась не наступать на самые пышные травяные кочки, из-за чего шла ко мне не по прямой, а зигзагами. В какой-то момент она оказалась от меня даже дальше, чем в момент старта на тропинке, забурившись в не исследованный мной квадрат В-3. И тут я услышала:

– Ой! А… А-а-а-а-а…

А дальше был визг. Дикий, оглушительный, вонзившийся мне в левое ухо стальным шампуром и вылетевший из правого с одномоментным выносом мозга.

Несколько секунд я стояла, слегка покачиваясь, безмозглым контуженым зомби. Потом мой мозг, очевидно, втянулся обратно, и я поняла, что только что потеряла бережно хранимое тридцать лет звание чемпионки двора по истошному визгу. Парой мгновений позже сожаление по этому поводу вытеснило любопытство: это что же должна увидеть гламурная девица, чтобы так орать? Поддельное колечко «Тиффани» в своем ларце с украшениями?

Мгновением позже в открытом окне над головой самозабвенно визжащей девицы качнулась башня накладных волос, остро блеснул металлом край алюминиевого тазика, и на Машеньку обрушился водопад, для которого не стала препятствием невысокая виноградная шпалера.

– Ишь, разоралась! – в наступившей тишине удовлетворенно молвила баба Тося. – Тут тебе не программа «Голос»!

Голос Машенька, похоже, и впрямь потеряла. Она тыкала трясущимся пальчиком в заросли и повторяла:

– Там… там… там…

Хотя, возможно, это она выбивала дробь зубами: баба Тося наверняка окатила ее холодной водой. И хорошо еще, если чистой, а не из-под выполосканного белья.

Я присмотрелась, не повисла ли у Машеньки на плече какая-нибудь тряпочка из гардероба пожилой и негламурной дамы… Впрочем, Машенька и сама уже выглядела не гламурной цыпочкой, а просто-напросто мокрой курицей.

«А что у нее «там-там-там», тебе не интересно?» – поддел меня внутренний голос.

Вообще-то я уже догадывалась, что там: однорукое безголовое тело. Но баба Тося со своего наблюдательного поста на подоконнике предположила иное:

– Что, снова дохлая собака?! То-то, я слышала, кто-то там шебуршал – это, видно, она помирала…

– Собака?!

Я вспомнила о пропавшем Гусе и похолодела.

Ой-ой, только бы это был не он…

И это действительно оказался не он.

Вообще не собака.

Но и не безголовый однорукий труп.

Хотя да – труп, но вполне комплектный, со всеми руками-ногами и головой.

– А это еще кто? Знать его не знаю! – перевесившись через подоконник и кое-как рассмотрев покойника, от лица которого я специально отвела лопуховый зонт, сказала баба Тося так, словно под ее окном разрешалось лежать только знакомым жмурикам. – Ничего не понимаю!

– Не понимаю, – эхом повторила я.

Моя хваленая фантазия пасовала, не в силах увязать воедино целый труп и отдельно взятые руку и голову.

На ум приходили (и тут же пинками выбрасывались вон) разрозненные слова: «Франкенштейн», «зомби», «запчасти»… Но какие запчасти? Голову я не очень хорошо запомнила, но та рука в шелках и рубинах подходила к этому целому телу в лопухах не лучше, чем деталь от «Роллс-Ройса» «Ладе-Калине»!

– На бомжа вроде не похож, лицо не испитое, – комментировала меж тем баба Тося. – И не грязный, и одет обычно…

– Кроссовки «Рибок» из новой летней коллекции, – нормальным голосом сказала вдруг Машенька.

Очнулась, болезная…

– Да? Значит, точно не бомж, – кивнула баба Тося.

– Так.

Я вспомнила, за что парни из следственной группы всегда ругают граждан, оказавшихся в такой же ситуации, как мы сейчас.

– Машенька, отомри и ступай обратно на тропинку, желательно по своим же собственным следам.

– Я кто тебе, Чингачгук? – огрызнулась девица.

А я-то к ней ласково, Машенькой назвала! У-у-у, стерва…

Хотя в чем-то она права: где те следы, под распрямившимися лопухами уже не увидишь.

– Тогда просто выйди из клумбы кратчайшим путем, по прямой!

Слава богу, спрашивать: «Кто я тебе, Пифагор?» – девица не стала. Надо думать, скудное образование не позволило.

Сама я тоже выбралась на дорожку и с ускорением двинулась в глубь микрорайона, не оглядываясь на Машеньку и прочих – бабу Тосю, незнакомый труп и отдельно взятую руку, которая в отсутствие тела в целом определенно не заслуживала того, чтобы с ней всерьез считались.

Старушке соседке я, впрочем, на бегу бросила через плечо:

– Баба Тося, стерегите труп!

– Думаешь, удерет? – ехидно отозвалась она.

Я не стала говорить, что прецедент уже был – вчера из этой же локации исчезла мертвая голова.

Мне было некогда, я спешила.

Моей целью был одноэтажный розовый домик в окружении раскидистых плодовых деревьев. С виду – истинный приют спокойствия, трудов и вдохновения, прелестный лирико-романтический уголок в городских джунглях.

Когда мой папа был маленьким, здесь помещалась музыкальная школа, куда ходили немногочисленные девочки со скрипочками и мальчики с аккордеонами, а потом в моду вошла игра на фортепиано, и это круто изменило судьбу «музыкалки». Ее рояли и ученики стремительно размножились, перестали помещаться в четырех комнатах, и уже на моей памяти для них построили новое здание на пустыре, который за четверть века успел превратиться в симпатичный сквер. А помещения розового домика поделили между собой бухгалтерия РЭПа, участковый и детская комната милиции.

Участковому досталась угловая комнатка с двумя окошками. На одном из них в безупречном порядке, четко по ранжиру, были расставлены горшки с разновеликими кактусами, из другого открывался ничем не застилаемый вид на черную от старости лавочку под раскидистой шелковицей.

На лавочке, небрежно пряча в кулаке сигарету, курил пацан такой разбойничьей наружности, что его взяли бы в банду Робина Гуда без экзаменов: чумазый, давно не стриженный, с исцарапанными ногами и ссаженными костяшками на кулаках, но главное – с хитрющим взглядом ярко-голубых глаз.

– Здоров, Василиса, ты опять проштрафился? – спросила я его мимоходом.

– Да что вы, тетенька, я очень хороший мальчик! – захлопал глазками Васька.

Василисой его прозвали еще в раннем детстве – за роскошные пшеничные волосы, которые его мамаша, профессиональный парикмахер, категорически не желала стричь из ностальгических соображений. Когда-то и у нее были русые косы толщиной в руку, но смелыми экспериментами с красками и средствами для завивки она превратила их в крысиные хвостики. Сына своего заботливая мама не хотела видеть лысым даже в отдаленном будущем, поэтому не касалась его волос до тех пор, пока мальчик не пошел в школу. А лет в тринадцать Василиса и сам решил, что стрижки ему не нужны, с длинным хайером он смотрится лучше, и с тех пор парнишка упорно превращается в Леголаса. И красавец же получается…